ДИФФАМАЦИЯ.
Дата последнего изменения этого узла 06.06.2008
Диффамация происходит от латинского diffamare, - оглашать порочить, лишать доброго имени, распространять в СМИ и как и где угодно любых позорящих кого-то сведений, как действительных так и лживых. Такое рафинированное право на стерильную неприкосновенность чести и достоинства придумали более двух тысяч лет назад. Но, в то время, не в пример смиренным христианам, античные язычники в выражениях не стеснялись, и процветала культура насмехаться, и были и виртуозы смачно обложить. Ведь в принципе любую реплику можно посчитать обидной. В античные времена адвокатской практикой занимались риторы и софисты, которые, владея приемами словесного обмана, и, используя несовершенство мышления, умели вводить в заблуждение или хотя бы в недоумение. Умели правду выдавать за ложь, а ложь за истину, поэтому в суде доказать факт оскорбления могло оказаться себе дороже.
В средние века дартаньяны за неосторожное слово или косой взгляд на каждом углу устраивали дуэли. Простой люд выяснял отношения дубинами и на кулаках, для чего англичане придумали бокс. Закон джунглей - право сильного.
Но пришло время буржуазии, нувориши владеть шпагой не умели да и не имели права носить оружие, но уже открыто обладали капиталами, и сносить обиды, и особенно от газет, никак не хотели. И для защиты чести и достоинства, вспомнили о диффамации. Возвели ее в ранг уголовно-наказуемого преступления, чтобы по суду взыскивать за умаление престижа. По закону можно было покарать, заставить замолчать и даже разорить газету за любую непонравившуюся публикацию. И не имело значения, соответствует ли действительности публикация. Денежные могли выставить в судебную дуэль дорогих и ловких адвокатов.
Но либералов да и просто честных справедливых такое понимание неприкосновенности частной жизни не могло не возмущать,. Здравый смысл подсказывал, что распространение истинных сведений не должно быть преступлением, что диффамация препятствует развитию прогресса и защите прав человека вообще, а оберегает только спесь знати. Хотя в чистом виде принцип диффамации последовательно не проводился даже французским законодательством. Суды допускали возможность обвиняемому ссылаться на истинность распространяемых сведений.
Постепенно в уголовных законах утверждалось понятие клеветы, определяемой, как заведомо ложные позорящие измышления с целью опорочить, подорвать репутацию, авторитет, доброе имя... Но если в суде доказана правильность распространяемых слухов или хотя бы их добросовестность, то это было уже не преступно и не наказуемо.
В дореволюционной России непоротое поколение приняло Уложение о наказаниях в 1865 г., с четко прописанным принципом диффамации, а именно: за все что обидно, можно потребовать уголовной репрессии и преследовать по закону. Запрещалось оглашение в печати каких-либо сведений позорящих известное лицо или учреждение, и если затрагивается служебно-общественная деятельность чиновников, депутатов, присяжных заседателей, директоров промышленных предприятий и т. п., независимо от того истинны или ложны означенные сведения.
Прогрессивные русские юристы Спасович и коллеги подвергли диффамацию уничтожающей критике. Лозунги того времени звучали примерно так: "Общество имеет право на истину! Приоритет общественных интересов над заинтересованностью одного лица! Правда ненаказуема, а обвиняемый в опозорении может защищаться ссылками на истинность!"
В 1903 г. принцип клеветы включили в российское Уложение о наказаниях, и получилась смешанная система - клеветы и диффамации. Возникла двойственность: одновременно признавалась возможность оправдываться истинностью распространенного известия, но и за неугодное кому-то оглашение в печати, которое якобы повредило достоинству и доброму имени, предусматривался штраф 500 р. и тюремное заключение от 2 мес. до 1 года. В судах царило полное раздолье для словопрений и присяжным поверенным и даже присяжным заседателям. Газеты для штрафа и отсидки заранее предусматривали подставных зиц-редакторов, а издания просто переименовывались. Следует еще отметить, что кроме диффамации и клеветы действовал и дуэльный кодекс, и господа депутаты дозволяли себе, пострелять в обидчиков.
Советская власть лицемерно напрочь отвергала принцип диффамации, "как чуждое социалистической демократии". Интересно вчитаться в трескучую демагогию энциклопедических справок того времени - принципиальная критика и самокритика, и решительная перестройка быта во всех его областях не только не препятствует кому-либо разглашать о поступках того или иного лица или учреждения, но наоборот такое разглашение предполагается само собой в порядке последовательного проведения самокритики, не взирая на лица. Во имя здоровой критики и самокритики и борьбы с чуждой моралью, и общественного контроля трудящихся над всеми сторонами государственной и общественной жизни, необходимо вскрывать ошибки и недостатки, чтобы своевременно их устранять. ....
А вот и еще цитата: "… Если клевета на словах или в письменном виде используется врагом народа с целью опорочить честных работников и тем самым советский госаппарат, то оскорбление и дискредитация квалифицируется как посягательство на основы, и как соответствующее контрреволюционное преступление". А вот это, что-то уж очень напоминает современные вопли-призывы на борьбу с экстремизмом.
Кстати, это тоже из энциклопедий времен Лаврентия Берии. Тогда домоуправления были подпоркой его преступного ведомства. Домоуправа, как низшего представителя власти, без визы нельзя было критиковать в печати. За это могли привлечь, как "за политику", а это чревато - вплоть до расстрела.
Мне рассказывали - пресловутые "суды троек" часто состояли из неграмотных, которые только после кампании по борьбе с неграмотностью научились разбирать газетные заголовки да расписываться - до этого они крестики ставили.
Домоуправления участвовали в составлении списков на внесудебную расправу, а потом по мелочам распоряжались жилфондом: описывали имущество, вселяли, уплотняли и, конечно же, не без корысти для себя. Не зря ограбленный товарищ Бендер, потеряв миллион, решил переквалифицироваться в управдомы.
Но злобная, сладострастная критика в прессе появлялась. Обложенный с классовых позиций по самую макушку, с тихим ужасом собирал чемоданчик, "сушил сухари". Террор не управляем, не знает избирательности - свой не свой на дороге не стой! Циники в тайне злорадствовали, мол, а что если критикан окажется в одной камере с героем своего фельетона, да за компанию и с выдавшим "визу" на компромат. Чистки, кроме страха, кому-то приносили и радостные предвкушения. Взяли, но ведь не меня, значит я проверенный, я свой, я "наш". И греет душу предвкушение открывающихся вакансий, этакий стокгольмский синдром шиворот-навыворот. У нас в генах, - чем сильней наказанье, тем милей господа, и хочется прославлять великого вождя и учителя всех народов.
Сталин умер, Берию расстреляли,"оттепель" сменилась душняком застоя. В Уголовный кодекс даже добавили статью о запрете преследовать за критику. Однако свобода слова, как в хоре, по взмаху дирижерской палочки конституционного монополиста на власть, с ее идеологическими отделами, вооруженным отрядом КГБ да и с психушками в придачу.
В "Литературной газете" 21 февраля 1973 г. выступил прибалтийский председатель верховного суда А. Ликас с пространной публикацией "Звонок судье" в защиту конституционного принципа независимости судей. Ему бы рассуждать о "телефонном праве", о том, что в реальности судьи у нас независимы, но подчинены райкому, об их нищенской зарплате. Об убогости мест присутствия, об экономической зависимости судов от исполкомов.…Об этом ни звука, но вывод, как звон хрусталя - во всем виноваты журналисты. Это они давят на судей, а значит, следует признать недопустимым любое выступление в печати, которое затем не нашло отражения в приговоре. Не допустимо любое выступление до суда, когда загодя навязываются выводы, делается оценка личности подсудимого, и не деловая, а эмоциональная.
Материал тиснули под ярлыком "полемика". Я вежливо возразил автору, Мол иные независимые сановники наших властей, а особенно от судебной, от неуверенности в себе страдают комплексом недотроги. От обиды ну прямо стенают - ах! не прикасайтесь! не смейте давить на нас! И, сразу голову в песок и в пикантную позу страуса, и в вопли - все вон! ничего не вижу, и слышать не хочу! Я взяток не беру! Редакция ознакомила Ликаса с моим "откликом".
7 марта 73 г. золотое перо "Литературки" моралист Евг. Богат робко и невнятно начал пристреливается к проблеме, намечая главную до конца его жизни тему - что "только один суд может решать, виновен или невиновен". И вот 29 января 75 г. его знаменитая "Салон госпожи Шерер" в подзаголовке крупно: "Еще раз о том, что преступником назвать человека может суд - и только суд!" - с восклицательным знаком. Материал подан на нерве со слезой, автор одергивает собратьев по перу за их и свои тоже неудачные досудебные очерки. И как вывод - досудебные публикации нарушают принцип правосудия. Статья опять обозначена, как "полемика". Я встреваю и обстоятельно объясняю, что. Богат передергивает Конституцию и другие законы. Ведь законодатель использовал слово "признать", а не "назвать". Признавать преступником, с наказанием всеми последствиями - это прерогатива судебной власти, и при соблюдении предусмотренной законом процедуры с правом на защиту, на обжалование, на кассацию и много всякой другой процессуальной и демократической тягомотины, когда все можно обжаловать и переиграть. И еще, советская правовая наука уже напрочь отвергла диффамацию...
Из редакции отвечают, что они собрали обильную почту, а мое мнение, как бы мягко говоря, особняком. Понятно - люди жаловались на плохих начальников, на несправедливое правосудие, и конечно поддакивали - ну прямо - спасу нет от этих журналистов. Но хоть бы один студент заметил, что передергивается конституционная норма!
21 мая 75 г. в "Литературке" доцент Академии МВД Павлов в своей публикации "Осуд до суда" развил тезис: "только суд может назвать…" и добавил: чтоб никаких досудебных публикаций! Недопустимо интервью следователей и прокуроров! Надо запретить листовки о розыске преступников! (А вдруг, как да их разыщут, и суд их оправдает? - ха-ха! - и это при тоталитарном-то социализме?!) И, словно языком руководящей партийной директивы утвердил, что пока нет запрета досудебных публикаций, то: "Надо постараться всеми средствами, в том числе и средствами массовой информации, ВНЕДРЯТЬ В СОЗНАНИЕ ЛЮДЕЙ мысль, что осудить за совершение преступления может только суд и никто больше", (выделено мной, - теперь это уже очевидно, была скрытая установка на нервно-лингвистическое программирование - Автор).
А вот тут у меня давно назревают вопросы к Михаилу Виноградову, это который полковник МВД, и у которого тьма психиатрических чинов, званий и заслуг - профессор, эксперт, консультант, руководитель… Он часто выступает на ТВ, в прессе… Я раз слышал фразу, ее смысл удивил - оказывается эмвэдешное НИИ ведет исследований по психиатрии даже больше, чем институт Сербского, может я и ослышался...
А тогда, я наивная душа, раз публикация, как продолжение темы и опять под ярлычком "полемика", то, конечно же, возражаю. Мой подробный и обстоятельный ответ пересылают доценту Академии МВД . Но легче убедить булыжник, чем ментовского ученого. Он выхватил цитату из моей статьи, ловко ее обкорнал, изменив смысл на противоположный, и под моим именем, присобачил в свою следующую публикацию. В те времена реального тоталитаризма редакционные "полемисты" и так работали над письмами читателей.
Я пытался убедить, что принимать решение "виновен-невиновен" может не только следователь, но и постовой милиционер и даже дружинник. Виновен, направь в более высокую инстанцию, а уж если "не виновен в преступлении" - значит милиционер, как представитель, власти обязан в пределах своей компетенции принять соответствующее решение: сделать внушение, оштрафовать... Но доцент отредактировал эту мою фразу так, чтобы высмеять на весь Союз.
И началось компостирование, полоскание, промывание мозгов или, как теперь говорят, - зомбирование совка. Более двух десятков лет, козыряя учеными степенями, высокими должностями, золотые перья журналистики, знаменитый писатель и профессор, генералы-пенсионеры, муссировали варианты заклинаний: "Нельзя нашего хорошего советского человека называть преступником!" Московские эстетствующие снобы, до того доизвращались, что оказывается: самозащита - это самосуд, что "милиционер не судья, и он не вправе применять оружие" И что "государство нас всех защитит". Как впрочем, и как ни странно, но и иные платные диссидентские правозащитники тоже вторили в резонанс, - ну полное "низьзя"!
Общество созревало к гальванизации совдеповского варианта диффамации. По центральным и провинциальным СМИ победно шествуют модный завораживающий тезис. Его притыкают и чаще не к месту, как признак хорошего тона. Глупые люди не почувствовали, что в подтексте это запрещающий окрик, срабатывающий по "системе ниппель" - и только сверху вниз, - Я начальник, и мне можно, а ты дурак и говно - тебе нельзя!
Уже всех убедили, что критика в прессе допустима только после суда., ведь если сунуть нос в уголовный кодекс, то любой фельетон надо запрещать - всякое деяние хоть чуть да напомнит какую-то его статейку. Выходит, прежде чем взяться за перо, запасись справочкой от судьи. - Ах! - и судья тоже ничем не сможет помочь, потому что суда еще не было, да и следствие вряд ли когда начнется. Номенклатурная мелюзга учуяла это раньше, и уже начала огрызаться репликой революционера Петра Заломова: "Меня может судить только суд моей партии!" Случались и такие сентенции: "Пока я член партии, я с прибором кладу на ваш суд! Суды нам не нужны! У нас есть Госснаб, Госплан и Народный контроль! Выговоряку или строгача я еще допускаю, но чтобы меня таскали по судам…" В народе начинали роптать, что партсволочей у нас не судят. Суд мог начаться только после разрешения райкома, где, кстати, еще до суда над "плохими" и "не нашими" хорошим и нашим товарищам дозволялось обзывать их преступниками. Решалось закулисно, за глаза - как в анекдоте, - шу-шу-шу и человека нет.
Под гневным окриком "нельзя называть… "подписались бы все мракобесы мира. Студент самого заурядюрфака, понеси он околесицу из "Литературки" или из "Известий", ему наверняка бы предложили бы пересдать экзамен. Но коньюктурщики ради славы и гонораров умело блудились в трех понятиях: "клевета" "оскорбление" и еще "презумпция невиновности", и ненавязчиво ввели читателей в массовый психоз, обманом вдалбливали в головы забытую у нас идею "диффамации".
Ну, а я завелся. Раз меня перестали публиковать, то нашел себе тему абсолютно непубликабельную, но занимательную, чтобы более двух десятков лет издеваться над редакциями и их авторами, особенно если это генерал или профессор. Я направил в редакции боле двух десятков статей и массу писем. Да и "кухонных" споров сучилось далеко за сотню, но переубедить практически не удавалось никого!
Крепко ж КПСС умела кодировать народ. Высок был уровень тоталитарной агитации и пропаганды. Кстати, если найти и заглянуть в старые словари партийных агитаторов, и сравнить с современными статьями по психиатрии о нейролингвистическом программировании (НЛП), то можно обнаружить совпадения. Я не сторонник теории заговоров, но может, кто-то и объяснит, кто же все-таки если не по обману, то по простоте ли душевной, от убогости ли образования программировал советского простака вариантом совковой диффамации? Исходило ли это от идеологических отделов по ведомству Суслова или даже от Андропова? А может, и в самом деле, раскрутилось-то все как-то так само собой - стихийно и случайно.
Старина Мюллер в исполнении артиста Броневого требовал от своих информаторов фактов, изложенные одними подлежащими и глаголами. И чтоб, никаких эмоций и отсебятины Читатель вправе надеяться на это и от криминальных и судебных репортеров. Закон не запрещает СМИ давать информацию, даже до того как в органах правопорядка стало известно о преступлении. Ради корректности, - упреждать следствие и суд не надо, и обзывать кого-то преступником, фантазировать и гадать, кому и за что и какое суд определит наказание тоже не стоит. Информируй, что совершено деяние, разыскиваются, выдвигаются версии, подозреваются, обвиняется, осуждены... и т. д. Правдиво и нудно подай репортаж из зала суда и даже после суда, хотя в принципе, тогда, по законам времен застоя приговор оставалось только комментировать. Журналисты просто забыли о культуре и корректности своего ремесла.
Раз спорю с журналистами и с адвокатом. Говорю, ну допустим, гуляет адвокат с супругой, навстречу веселая компания адвокату по морде жену журналистку насилуют, - что делать потерпевшим? Люди они с образованием, цену и значение слов понимают. Дела об изнасиловании и причинении легких телесных повреждений возбуждаются по заявлению потерпевших. А как же тогда писать заявление, не называя насильника насильником? А как быть свидетелю, закон обязывает его давать показания, и он вынужден называть преступником, того, кого считает преступником. Я опять никого не убедил, и осталось только воскликнуть - Ребята, да вас же напрочь зазомбировали! Но тогда мне удалось опубликовать несколько абзацев.
Журналистские расследования официально не запрещались, но оружие критики, как и любое оружие, требует умелого обращения. Цензура и запреты научили наших людей читать меж строк, вычитывая подтекст. Оскорблять позорящими прозвищами не надо. Журналисту лучше быть уверенным, что при случае сможешь потом доказать правдивость своих утверждений. Можно хвалить и воспевать объект исследования, но так, что это будет воспримется покрепче оплеух.
Человек публичный от наветов и клеветы не застрахован и, дорожа своей репутацией, решит, что разумнее сделать хорошую мину и не заметить. А если властолюбивый и упертый оскорбиться, и потянет в суд, то там зануда может нарваться на встречный иск от репортера по обвинению в клевете. И если журналист сумет доказать в суде правоту своего расследования, да еще и, владея словом, сможет публично с судебной трибуны еще и раздеть догола, выпотрошить и вывернуть визави наизнанку. И даже, если потом придется извиняться, то и тогда можно найти варианты и даже самым мелким шрифтом надавать чаплинских подсрачников
Но надо иметь в виду, что судьи встречаются разные, и абсолютно независимый судья - это недосягаемый идеал. Идеально нейтральных судей не может быть по определению, все в мире неустойчиво - пробелы в воспитании и образовании выведут из равновесия и самого беспристрастного. Предвидеть судебные повороты сложно. Еще древние говорили - нельзя войти в одну реку дважды, а слово сказанное уже ложь. Свидетели могут что-то забыть и приврать. И в документах тоже не все объективно. Все мы люди, все человечки, можем где-то и лукаво промолчать и слов много всяких, и по всякому их можно употребить.
Судопроизводство для партноменклатуры было пятым колесом в телеге, а большинство газет это разного уровня органы КПСС. Для номенклатурных журналюг главное субординация, а это значит - "суды нам подчинены!". Только этим можно объяснить, словно умышленную дискредитацию газетчиками ремесла судебного репортера, который мог и присочинить, и ярлыков навесить. Они даже не желали знать правовых терминов, не хотели даже вникать в дух и букву закона.
А я продолжаю раздражать редакторов и их авторов, задаю неудобные вопросы. Ладно, говорю, допустим: "только суд может ..." и "нельзя называть…" и значит, ради того, чтобы не утруждать себя пустыми и ненужными формальностями, у нас творят внесудебную расправу? Можно ли вологодским милиционерам избивать граждан в помещениях милиции и патрульных машинах? А пытками выколачивать показания на допросах - можно? А диссидентам калечить мозги в психушках - можно? Примеров много общеизвестных и вологодских. В редакциях оскорбляются, но по законам застойных времен им приходиться сочинять отписки. При Горбачевской гласности в редакциях начали хаметь, а потом и вовсе не читая, могут демонстративно смести рукопись в корзину.
Спасая, утопающий вариант социализма, идеологи, как соломинку, бросили идеи о "гласности" и "перестройке". Но было уже поздно, параноики-экспериментаторы полуправдой и полуложью давно нарушили всякую прямую и обратную связь народа с властью. Система, утратив способность перестраиваться, пошла в разнос, рассыпалась на черепки первобытного капитализма. Новые торжествующие хамы дружно орут: "А что, разве мое дело дошло до суда? Если ни в каком суде не утверждено, то преждевременно говорить о каком-то отмывании денег ... о коррупции ... о хищении и т. п.! Это коммерческая тайна!" Это частное дело!" А что стоила такая логика рассуждений: "Пока в суде не названы имена террористов, взорвавших дома, будем считать это провокацией спецслужб...". И вместо: - "Караул, грабят!", - громче кричат: - "Нельзя называть! Это диф-фама-ция! Прав не имеешь!" Да и наемные убийцы часто разбираются с журналистами.
А знает ли современное российское право диффамацию? В действующей Конституции п. 1. ст. 49: - Каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральном законом порядке и установлена вступившем в законную силу приговором суда. А в п. 2. уточняется: - Обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность.
Или в обратном порядке: если обиженный посчитает, что на него какой-то: журналист, ученый историк, частный детектив, милиционер, прокурор возвел напраслину и назвал преступником, то он может жаловаться, требовать сатисфакции, и пусть в суде и обидчик доказывает свои слова. В конституции обозначен четкий принцип клеветы, и ни духом, ни буквой нет и намека на диффамацию. А все другие подзаконные кодексы и инструкции обязаны цитировать эту норму.
Правда если невнимательно листать Конституцию, то может показаться, ряд ее статей работает на диффамацию. Это ст. 21, по которой достоинство личности охраняется государством. Это ст. 22 о праве на личную неприкосновенность. Это ст. 23 о праве на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени, тайны переписки и т. п. И, наконец, ч. 1 ст. 24, как бы обобщает, что сбор, хранение, использование и распространение информации о частной жизни лица без его согласия не допускается. Сильно казано, и безбрежный либерал включит в неприкосновенность своей частной жизни и интим, и религию, и бизнес, и политику.
Но найдется масса других либералов, которые вспомнят ст. 29 Конституции, по п. 1 которой каждому гарантируется свобода мысли и слова. Но и особенно ее п. 4 этой статьи, в силу которой, каждый имеет право свободно искать, получать, предавать, производить и распространять информацию любым законным способом, исключая гостайну.
Другой не менее свободолюбивый либерал сразу вспомнит, что только его права и свободы являются высшей ценностью (ст. 2) и что все равны перед законом и судом (ст. 19), поэтому чужие бизнес и политика не являются частным делом. Как и религиозный фанатизм, или интимная жизнь сексуальных маньяков и извращенцев. А случись терракты в Англии или потоп в Лос-Анджелесе, рафинированные либералы, не задумываясь о мораториях на смертную казнь, без суда и следствия стреляют в мародеров и террористов - даже в мнимых. Это у них, а у нас безбожные коммунисты затюкали народ псевдохристианскими заповедями: не убей! Не пожелай! Не скажи! "низьзя!" . В толпе орущих безбрежных либералов свобода каждого кончается их воробьиными носами.
Предупрежден - значит вооружен, но в сознании нашего обывателя заложены и срабатывают закладки, да и запрограмированное правосудие, не хочет понимать право человека на информацию и на самооборону. Моя цель - раскодировать, привить защитную реакцию и от борцов против экстремизма , кто дурачит, парализует простаков окриком, - Низь-зя называть!
© Владимир Гросс,
приват-омбудсман,
город Вологда и весь мир.PS. Не возражаю и разрешаю сколь угодно перепечатывать, не забывайте только о ссылке на мой сайт http://moi-osnownye-prawa.narod.ru/index.htm